Сергей Дигол - Отпечатки на следах [СИ]
Впервые после смерти отца.
Вспомнив, что оставила Николая в компании двух бутылок водки, еще двух коньяка и огромной горы блинов, Наташа повернулась спиной к двери туалета.
— Что же вы маман? — крикнула она с порога гостиной. Сидевший спиной Николай замолчал и обернулся, а во взгляде матери обнаружилось отчаяние и мольба. — Жениха отбить желаете-с? — зачем–то окончательно перешла на псевдодореволюционный Наташа.
— Наташ, ты чего? — сдавленно спросил Николай.
Подскочив к нему, Наташа решительно схватила кавалера под локоть и попыталась приподнять.
— Не слушайте ее, не слушайте, ради бога! — завопила Анастасия Дмитриевна и потянулась ко второй руке Николая.
— Постель на двоих заготовила, да?
— Да ты что, это же для вас! Не слушайте, Николай, прошу вас!
— Коля, идем немедленно! Ноги в этом доме…
— Наташ, а что случилось–то?
— Потом объясню!
— Да не слушайте ее, она такая нервная стала!
— Вот! Еще скажи, что состою на учете в психбольнице!
— Доченька, да что с тобой?
— Давай, давай, что же ты!
— Наташа, я не понимаю.
Три человека, топчась и перебивая друг друга, медленно передвигались в сторону прихожей. Лишь стоя в проеме входной двери и наблюдая за сбегающими по лестнице гостями, Анастасия Дмитриевна призналась самой себе, что проиграла, а потому не удержалась от капитулирующего возгласа:
— Я же тебе добра желаю!
2
— Замуж??
— Как?!
— Когда?!
— Ой, Наташка!!
— Да ты что?!
— Ой, девочки, не могу!!
— Поздравляем!!
— Подставляй щечку!
— А кто он?
— И ты ничего не сказала?!
— Скрывала все это время?!
— И давно встречаетесь?
— А когда свадьба?
— Что?
— Как?!
— Уже??
— Уже расписались??!
Отдельные женские возгласы перебивали друг друга, мешались в какофонический хор, с легкостью заглушавший в тесном офисном помещении на восьмерых сотрудников давно вскипевший электрический чайник. Женское любопытство переливалось через края, прыгало выше головы, преодолевало звуковой барьер — и все благодаря удивительной новости, а еще из–за мешалось с разочарованием, оттого, что бездарно проворонили первое свидание и букеты, переговоры полушепотом по телефону и нетерпение в ожидание вечера, все, что могло на несколько месяцев стать почвой для милых женских пересудов и что Наташе непостижимым образом удалось утаить, поставив коллег перед фактом — свежей печатью в потрепанном листке учета, невероятно неудобном приложении к еще более нелепому пластиковому молдавскому паспорту.
Раскрасневшись и растерянно улыбаясь в пол, Наташа смущенно бормотала:
— Спасибо! Приходите в субботу к нам. Да, к шести вечера. Нет, не в ресторане. Небольшое домашнее застолье.
Менее красноречивые мужчины были более конкретными.
— Поздравляем, домнул майор!
— Жму руку!
— Счастья в семейной жизни!
— Главное — взаимопонимания!
— В субботу к шести?
— К вам? Ах, к невесте.
— Диктуйте адрес.
— Отдел будет вовремя и в полном составе, домнул майор!
Мужчины пришли все — из чувства долга, и у кого были — с женами, для придания ритуальному пиршеству предельно семейной атмосферы. Из Наташиной газеты замужеством могла похвастаться лишь высоченная брюнетка Ира, но и она пришла одна, что–то невнятно пробормотав о командировке мужа, и женам следователей, усаженным за стол напротив семерых молодых и одиноких журналисток, потребовалось время, чтобы обуздать приступ инстинктивной ревности.
Любопытство Наташиных сослуживиц, ожидавших увидеть невесту в роскошном белом платье и фате, разбилось о невзрачное серое платье, и даже оголенные плечи Наташи не могли скрасить горечи очередного обманутого ожидания. Впрочем, подобное разочарование с лихвой компенсировал сенсационный жених — высокий, но совершенно седой мужчина с благородным слегка сгорбленным носом и глубокими морщинами на лбу и вокруг глаз. На вид ему было между пятидесятью и шестидесятью пяти, и непосвященные гости весь вечер были обречены гадать, набрасывая Николаю с полдесятка лет, когда он становился серьезным и на лице его без труда читалась усталость, то сбавляя годы, когда он смеялся и походил на обидную превратность природы — седого мальчишку, несмотря на то, что малейшая улыбка не убавляла ему морщин, а совсем наоборот.
Редактор газеты — молодой выпускник журфака Виорел Кэпэцынэ, возглавивший издание то ли ввиду того, что был единственным мужчиной в коллективе, но скорее — из–за своей пылкой любви к дочери владельца газеты, уселся во главе стола — как раз напротив жениха с невестой и мог, слегка водя глазами вправо–влево, без труда рассматривать и прибывший в полном составе четвертый отдел кишиневского комиссариата полиции — пять сотрудников, не считая жениха и трех их жен, не считая невесты, а по другую руку — собственных подчиненных, правда, без пар, если опять же не считать невесту.
Через пять минут после того, как последнее свободное место занял последний гость, в маленькой Наташиной квартире — а почти всю ее составляла единственная забитая людьми комната — уже нечем было дышать.
— Дорогие друзья! — поднялся молодожен, вертя в руке бокал с шампанским. — Мы с супругой сердечно благодарны вам всем, оказавшим нам честь в этот удивительный для нас день. Это большое, какое–то даже непередаваемое счастье…
— Майор Апостол, — внезапно перебил жениха властный голос, — не о том говорите.
Начальник 4‑го отдела комиссариата полиции полковник Богдан Васильевич Гологан был прямым начальником Николая, но жених все равно растерянно улыбнулся, все еще не веря, что и на собственном торжестве ему не дадут покомандовать.
— Вы, Наташа, простите его, — улыбнулся Гологан невесте, — старый холостяк, то есть теперь уже бывший, — он перевел ставший более строгим взгляд на подчиненного. — Но все равно, чем живет свадьба, до сих пор не ведает. Давайте–ка, майор, лучше я скажу.
Он поднялся и оглядел тесную комнатку.
— Горько! — рявкнул полковник, словно пальнул из стартового пистолета.
И ожило застолье, и запела, заплясала свадьба. Заиграл компакт–диск в музыкальном центре, заголосили, перебивая друг друга одинаковыми тостами, гости, захлопала балконная дверь — кто–то выходил курить, а если одновременно — женатый следователь и журналистка, то за ними непременно семенила супруга полицейского, и вот уже тесный балкончик надрывался от непривычных двухсот, а то и более килограммов. И когда заявившаяся без мужа Ира, вдруг, напугав всех, закатила глаза и Николай бросился распахивать балкон, а Наташа предложила ей растянуться на диване, Ира вдруг показала всем свои большие карие глаза и, схватив бокал, предложила немедленно выпить за невесту — вы все, обвела она указательным пальцем следователей, даже не представляете какую отважную девушку — и стала рассказывать, как Наташа делала репортаж о забытом, совершенно разложившемся трупе, и когда на нее зашикали, полковник Гологан лишь рассмеялся: да ладно, здесь все свои, словно забыв про невинных полицейских жен, и про свою супругу в частности.
Последней уезжала Ира — из службы такси уже трижды позвонили с напоминанием о застывшей у подъезда машине, а она все покачивалась в прихожей, обнимала Наташу и оставляла на лице Николая Андреевича следы помады, норовя попасть ему в губы.
Еще через два часа, когда на горизонте стало подозрительно светлеть, Наташа и Николай, перемыв всю посуду, кряхтя и охая, рухнули на диван, и тогда у Наташа не сдержала слез.
— Ты ведь не умрешь? — лежа на груди мужа, поднимала она заплаканное лицо, стараясь увидеть его взгляд. — Скажи, ты ведь правда не умрешь?
— Ну, — старался выиграть время, чтобы подобрать наиболее успокоительные слова потрясенный Николай, — все мы когда–то умрем.
— Я не хочу, чтобы ты умирал, — прошептала Наташа.
— Я сделаю все от меня зависящее.
Она посмотрела ему в глаза и безоговорочно поверила. Он улыбался — надежно, уверенно, точно как в тот раз, когда она впервые вошла в его кабинет. Прочная скала в пустыни из ничтожных песчинок — вот кем он стал для нее с первой минуты, и плевать, что на самой его вершине покоились белоснежные снега седины.
Он уже спал, а она слушала его поскрипывающее дыхание, вспоминала сегодняшний вечер и уже почти уступила настойчивости сна, когда быстрая, как молния, мысль вернула ее к ужасно утомившему бодрствованию.
Наташа вспомнила, что так и не решилась позвонить маме, и подумала, что та, должно быть, до сих пор умоляет бога, чтобы с дочерью все обошлось.
3
— А в обморок не упадете?
Майор Николай Апостол прищурился и лукаво улыбнулся журналистке. Совсем молодая еще, в дочери годится, определил он, не прибегая к профессиональным навыкам — что называется, на глаз. Девушка была симпатичной: белокожая, с чуть вздернутым, совсем не молдавским носиком и ровными каштановыми волосами чуть ниже подбородка, завивавшимися на концах в стороны от головы.
